Поцелуй Первым - Манилова Ольга

— Что это? — требует Кулак ответа, словно я бомбу в руках держу, а не мелочь какую-то.

Растерянно обнаруживаю, что вместе с резиновой уточкой захватила со стола и силиконовую форму для выпечки. В виде розового единорога.

— Ничего, — огрызаюсь я.

Его суровые губы явно готовятся произнести грубость, как в гущу событий прорывается гадалка.

И она хватает беса за локоть, нагло дергая.

Даля выглядит обезумевшей, ей-богу.

Я даже прижимаюсь к Кулаку поближе, потому что женщина вдруг впала в неадекватную экзальтацию и практически нападает на него!

— Вправо, минуя пруд, к колодцу! — повторяет она раз за разом, дергая беса за руку.

Он отряхивается от сумасшедшей, но чтобы полноценно от нее избавиться, придется либо меня толкнуть на стеллаж, либо гадалку отфутболить в толпу.

— Вправо, минуя пруд, к колодцу, — частит Даля, теперь шепотом. Она пытается даже допрыгнуть до его непроницаемого лица.

Господи, хоть и солнечно на улице, и здесь толпится куча народу, а мне становится жутко.

Мурашки пузырятся по коже, и Кулак словно тактильно ощущает их — он переводит взгляд на место, где наши руки соприкасаются. И потом поднимает цепкие глаза на мое лицо.

— Часто такое случается?

Он явно подразумевает безумие Дали, но тон, которым выдыхает слова… словно он хочет знать, часто ли моя кожа такая чувствительная.

Я отрицательно покачиваю головой.

Кулак отцепляет себя от гадалки в последний раз, и криком приказывает своему консультанту вывести из магазина уже всех. Как верный доберман, мужчина выпроваживает каждого, кто попадается на пути.

Даля убегает к себе подсобку, бормоча проклятия в адрес всего поселка.

Бес направляется к выходу с настолько подчеркнуто выпрямленной спиной, что я не могу не провожать его взглядом.

И так уже выше всех вокруг, досадно думаю я, а все равно хочет еще больше казаться.

Глава 5 АЛИСА

Оставшийся день и половину ночи корплю над заготовками для документа. Устав выйдет пухленьким. И Кулаку точно не понравится пункт 1.4.4.1.2.

И пункт 2.1.2.3.

И это я еще до третьего раздела не добралась.

Нужно обезопасить город по полной. Даже если негодяй и начнет стройку, его ожидает десяток сдерживающих факторов. Сдерживающих от тотальной безнаказанности.

К полудню корректирую написанное — унесло меня немного ночью и законы, блин, новые плодятся котятами — и фигачу консультантам мое электронное письмецо.

Пусть отправляют мне свои доработки, и при личной встрече соединим их.

Через пару часов читаю комментарии Кулака прямо в моем документе.

И расплываюсь в широкой, счастливой улыбке.

Как я и догадывалась, он ничегошеньки не понимает в таких делах. У него просто тямки не хватает.

Да я его вокруг пальца обведу!

И никакие консультанты бесу не помогут.

Когда в преддверии сумерек над городом нависают тучи, заворачиваю на парковку позади Гостиницы. В моей крошке точно пылится еще одна косметичка: там почти все просрочено, но у нищенки, вроде меня в данный момент, выбор невелик.

У Ниссана, под гущей зарослей, меня поджидает Кулак, засунув ладони в передние карманы.

Как приготовившийся к боданью бык поджидает.

Неподвижно наблюдает за моим приближением.

Прислонившись к передней дверце моей крошки.

Будто он тут хозяин положения. И все вокруг ему принадлежит. Даже тачка моя. И полопавшийся асфальт, по которому я вышагиваю уже медленее. И даже тучи, омрачающие небо.

Некоронованный столичный король, дамы и господа. Вчера с пушкой бегал, а сегодня — мегаполис под подошвой.

От раздражения и несправедливости едва не потряхивает, но с педалью тормоза у меня внутри всегда все было нормально.

Нажимаю ее, останавливаясь возле мощной фигуры. И довольно миролюбиво обращаюсь:

— Вечер добрый, господин Кулаков. Первую часть устава сегодня уже отправила. Чем обязана?

Дождь назревает нешуточный. В воздухе властвует будоражащий свежестью флер озона.

Словно на горной вершине с Кулаком стоим. А не на пыльной парковке, посреди остывающего железа автомобилей.

Кулак отталкивается от дверцы моего Ниссана.

И равняется со мной — на две головы выше, так что «равняется» он с кем-то, вроде меня, только условно.

Он удерживает мой взгляд на себе, будто якорь мне на глазное дно забросил. Я стойко выдерживаю многотонный напор внимания, хотя правая нога начинает подергиваться.

Кулак молчит так красноречиво, что лицо у меня все-таки вздрагивает.

Запугать меня решил, значит.

По старой, протоптанной дорожке. Бандюган — он и есть бандюган.

В какие Роллс-Ройсы его не посади.

Но он не улыбается моему смятению. Не выражает довольства от того, что неуверенно сжимаю и кусаю губы. Не наслаждается, как лямка моей сумки трещит под нервным движением ладони.

— Это закончится плохо для тебя, Чернышевская, — грудным голосом он толкает слова в пространстве между нами, словно они перекатывающиеся по склону валуны. — Ты вообще не понимаешь, что ты творишь.

Первая дождевая капля падает на лицо.

Я, собрав все разозленные и путанные мысли в одну кучу, сознательно придвигаюсь к Кулаку ближе.

Грохочет пульс в ушах, перегруженными вагонами по расшатанным рельсам.

Голову приходится удерживать запрокинутой.

— Я все понимаю. Все вижу. И сделаю все, что нужно. И нет таких угроз, чтобы остановили меня. Заруби себе на носу, — срываюсь и пропади оно все пропадом!

Он первый грубить начал. Поджидает меня тут, как гопник в подворотне. Тоже мне, хозяин столицы!

Он напрочь игнорирует заливающий нас дождь.

— Я выиграю, а ты проиграешь, — Кулак выталкивает из себя слова хрипами.

Он будто бы лопнет сейчас от того, что сдерживает себя.

— И как только я заполучу спорткомплекс, где хочу. И как только заполучу весь поселок, я…

Кулак блуждает по моему мокрому лицу взглядом, словно потерялся и не решается остановиться на чем-то одном.

А затем резко наклоняется и растянуто выговаривает, и каждое многотонное слово ему тащить приходится:

— Как только я выиграю, а ты проиграешь, я нагну и поимею тебя напоследок, Алиса, если захочу.

— Я выиграю, а ты проиграешь, — задушено откликаюсь в тот же миг. Вдохами захлебываюсь, на выдохах тону. — И как только я выставлю тебя из этого города, как захочу…

Голос рвется и искрится от злости, но мне плевать.

— … я, может, побуду достаточно щедрой, чтобы дать тебе прикоснуться ко мне напоследок, Кулаков. Один раз. Как благотворительный жест! И может быть…

— … я даже дам тебе отлизать мне напоследок, — разозленно заканчиваю я.

Мой подрагивающий голос не такой уверенный, как слова.

Но грудина у Кулака разрывается от бешеного хода легких. Я не могу за ней наблюдать, мне нужно свою сдерживать.

Думает, он тут мне похабности будет говорить! Что я испугаюсь, как ребёнок? Нагнет он меня и «поимеет»! Да я… Да я! Я тоже так могу!

И когда он подается вперед и наклоняется совсем впритык — я вдруг знаю, что бес собирается сделать.

Я знаю это, как руки знают как двигаться, и глаза знают как моргать, и сердце знает как биться.

И я не могу позволить Кулаку сделать это на своих условиях.

Не дам ему власти сделать это, как он хочет.

Не дам!

Хотя бы это!

Я хватаюсь пальцами за мокрую ткань его майки, и он ошеломленно смотрит на мою руку — впрочем, я сама в шоке наблюдаю за собственными движениями.

И целую его первой. До того, как поцелует он меня.

Кулак отмирает лишь через мгновение. Мои ладони тянут и тянут на себя тонкую ткань.

С возгласом я тут же отстраняюсь, стараясь надышаться.

Забрасаться воздухом для сковывающих ребра переживаний страха и воодушевления.

Заливающий нас ливень усиливается, от раскаленного асфальта едва ли пар не поднимается.

Одновременно снова глядим на мою хватку у него на грудине.